– Давайте исходить из предположения, что досье находится увас, что из фирмы его вынесли именно вы. Если вы согласитесь в моем присутствиивернуть досье законному владельцу, то я склонен оценить ущерб долларов в сто.Для улаживания дела хватит двух подписей. Естественно, вам придется начистозабыть почерпнутую информацию.

– А если я не верну досье?

* * *

– В таком случае ценность его значительно возрастет, а выпредстанете перед судом по обвинению в краже со взломом. Если прокурор убедитприсяжных в своей правоте и они признают вас виновным, то от меня будетзависеть только выбор меры наказания.

Суровая складка на лбу, потяжелевший взгляд подтверждали:виновный понесет заслуженную кару.

– Кроме того, вы потеряете право на занятие юридическойдеятельностью.

– Ясно, сэр. – Я почувствовал себя загнанным в тупик.

Откинувшись на спинку кресла, Мордехай впитывал каждоеслово.

– В отличие от остальных дел, назначенных к слушанию насегодня, в вашем ключевую роль играет фактор времени, – заявил Киснер. –Похищенная информация может стать предметом судебного разбирательства погражданскому иску. Данный вопрос находится в ведении другого судьи. Мне быхотелось разрешить уголовный аспект проблемы до того, как вы погрузитесь вдебри гражданского процесса. Опять-таки, повторяю, если исходить изпредположения, что досье у вас.

– Каким временем мы располагаем? – поинтересовался Мордехай.

– Думаю, двух недель вам хватит для принятия решения.

Мы с Мордехаем вернулись в зал, где провели час, в течениекоторого ровным счетом ничего не произошло.

С группой юристов в зале появился Тим Клаузен. Нас онзаметил сразу, но не подошел. Мордехай встал, как он выразился, поразмять костии минут через пять загнал журналиста в угол, где объяснил, что здесь находятсяпредставители “Дрейк энд Суини”, которые, наверное, жаждут поделитьсявпечатлениями с прессой.

Клаузен устремился к последней скамье. Послышались громкиеголоса. Рафтер, его подчиненный и журналист двинулись на выход, чтобы закончитьспор в коридоре.

Предварительное слушание, как я и предполагал, закончилось.Киснер изложил суть предъявленных обвинений, я отказался от признания вины,подписал какие-то документы и торопливо покинул зал. Рафтера простыл и след.

* * *

– О чем вы говорили с Киснером до того, как мы вошли вкабинет? – спросил я Мордехая в машине.

– О том же, что он сказал тебе сам.

– С ним трудно иметь дело.

– Он отличный судья, много лет был адвокатом по уголовнымделам. Вряд ли стоило ожидать, что он проявит сочувствие к юристу, совершившемукражу, тем более у коллеги.

– Какой срок мне грозит, если жюри признает меня виновным?

– Он не сказал. Но срок будет.

На перекрестке вспыхнул красный, за рулем, слава Богу, быля.

– Хорош защитничек! Что же делать?

– В нашем распоряжении две недели. Не нужно пороть горячку. Слишкомрано.

В утреннем выпуске “Вашингтон пост” на первых двух полосахпоместила впечатляющие статьи.

Первая статья представляла обещанное продолжение – полнуютрагизма историю жизни Лонти Бертон, написанную главным образом со слов бабки,хотя, помимо нее, журналисты допросили двух теток, последнего работодателя,служащую социальной сферы, бывшего учителя, а также мать и братьев, находящихсяв тюрьме. С типичной для солидной газеты напористостью не стесненная всредствах “Вашингтон пост” проделала огромную работу, собрав именно те факты,которые были нам необходимы в суде.

Никогда не знавшая замужества мать родила Лонти вшестнадцать лет. Старший брат появился на свет годом раньше, младший – годомпозже. Отцы у детей были разные, причем мать категорически отказывалась назватьимена.

Лонти росла в неблагополучных кварталах на юго-восточнойокраине столицы. Ее неугомонная мать меняла тюремные камеры как перчатки,оставляя девочку на попечение бабки или теток. В двенадцать лет Лонти бросилашколу и пошла по накатанной матерью дорожке: наркотики, приятели, мелкие кражи.Девушка сменила десяток мест, где работала практически даром. Да и гнали ееоттуда – она не могла справиться даже с самым простым заданием.

Много интересного поведали полицейские архивы: вчетырнадцать Лонти была арестована за кражу в магазине и предстала перед судомдля несовершеннолетних. Через три месяца новый арест за появление вобщественном месте в нетрезвом виде – и новый суд. То же самое через семьмесяцев. Спустя два года Лонти заключают под стражу за проституцию; судпризнает ее виновной, но оставляет на свободе. Очередной арест и суд за кражуиз магазина плейера – очную, со взломом, – и опять ей удается избежать тюрьмы.В восемнадцать лет у Лонти появился Онтарио, в графе свидетельства о рождении“Отец ребенка” – прочерк. Не проходит и двух месяцев, как молодую матьпривлекают к суду за проституцию и вновь ограничиваются порицанием.

В двадцать лет у Лонти рождаются близнецы, Алонсо и Данте;отец неизвестен. В двадцать один год – Темеко, та самая девочка, которой мыменяли подгузник.

Вдруг в беспросветном мраке жизни появляется луч надежды.После рождения Темеко Лонти идет в общину Святой Марии – дневной приют дляженщин наподобие Наоми – и знакомится с социальной служащей Нелл Кейтер.

По словам мисс Кейтер, за месяц до трагической гибели Лонтитвердо решила поставить крест на бесславном прошлом и начать новую жизнь. Онабеспрекословно глотала противозачаточные таблетки, ходила на собрания анонимныхалкоголиков и наркоманов, самоотверженно борясь с пристрастием к зелью. Онадостигла поразительных успехов в учебе и мечтала о работе пусть с небольшим, ностабильным доходом, который позволил бы содержать детей.

Мисс Кейтер подыскала Лонти место в крупном овощноммагазине: двадцать часов в неделю за пять долларов в час. Та прилежно, безопозданий ходила на работу.

Как-то Лонти по секрету сообщила, что сняла крошечнуюдвухкомнатную квартирку. По долгу службы мисс Кейтер хотела взглянуть на новоеобиталище подопечной, однако Лонти наотрез отказалась дать адрес. Жилье,пояснила она, незаконное – в брошенном доме. Крыша над головой, дверь с замкоми туалет в коридоре будут стоить сто долларов в месяц наличными, сказала Лонти.